|
Первый учитель Давно бытует определение нашей профессии: "Хирургия - это наука, хирургия - это искусство, хирургия - это ремесло". Я бы добавил: "Хирургия - ещё и философия, и образ жизни, и призвание". Если ты все силы отдаёшь избранному делу - ты хирург. Если ты ему отдан наполовину, то ты и хирург лишь наполовину.
В процессе становления каждого специалиста огромную роль играет школа, которую он прошёл. Школа в хирургии, как, впрочем, и в других областях знания, создаётся благодаря целому ряду факторов; однако здесь, как, может быть, нигде более, огромную роль играет личность учителя. Если он значителен как профессионал и человек, если он сумел воспитать последователей, достойных продолжателей - значит дело его ещё долго будет служить людям. В годы Великой Отечественной войны я учился в Тбилиси в медицинском институте. Неудержимое стремление стать хирургом помогало преодолевать любые трудности. Отец тяжело болел, работала одна мать, а я ей помогал и учился. Учился так: то, что любил и считал необходимым, знал широко, в гораздо большем объёме, чем требовала программа. А то, что представлялось необязательным для будущего хирурга, вроде венерических, глазных, ушных болезней, "проходилось" наскоро, лишь бы сдать экзамены. Может быть, это было и не совсем верно, однако увлечённость будущей профессией была столь явной и неподдельной, что подкупала даже самые строгие профессорские сердца. Несколько лет назад, будучи уже директором института, я ужинал с К. Д. Эристави - крупнейшим хирургом, широко эрудированным врачом, прекрасным организатором. Как приятно и дорого мне было услышать от него, что он и сейчас, десятилетия спустя, помнит мой один ответ на вопрос в экзаменационном билете "Основные признаки острого живота". Я тоже помню этот экзамен: ответив всего на первый из шести вопросов, я получил у Эристави "отлично". Начиная с 3-го курса, я стал работать в клинике общей хирургии. Первые полгода я ходил и смотрел, перевязывал больных, слушал повторно лекции, выполнял функции санитара. Позже был допущен помогать на операциях. И читал, читал, читал. Я решил научиться работать сразу над многими литературными источниками, воспринимать сложные и трудоёмкие работы, прочитывая их в любых ситуациях. Самое интересное и нужное я сразу же записывал. Я любил книги, сочно и образно написанные, отличающиеся глубоким пониманием проблемы, профессионализмом. Мондор, Лежар, Войно-Ясенецкий, буквально все труды С.С.Юдина, Б.А.Петрова, Ю.Ю.Джанелидзе стали моими настольными книгами. Эти записки и заключения до сих пор сохранились в моём архиве, и иногда я заглядываю в них не без пользы для себя. Работали мы дни и ночи, подолгу не выходя из клиники. И в то же время я был обыкновенным тбилисским парнем, в меру озорным, порой не в меру горячим, всегда ставящим законы дружбы превыше всего. И до сих пор у меня друзей в Тбилиси больше, чем в каком-либо ином городе, хотя должен с гордостью заметить: этим я в жизни вообще не обделён. На 3-ем курсе я познакомился с Давидом Георгиевичем Иоселиани - профессором, заведующим кафедрой оперативной хирургии и топографической анатомии и главным хирургом Тбилисской больницы скорой помощи. Все его прежние основные помощники были на фронте, больнице нужны были рабочие руки. Бесконечное поле деятельности! Можно было дежурить сутками и смотреть, смотреть, ассистировать и ассистировать. Суровый город военного времени был переполнен ранеными, привезенными из прифронтовых госпиталей. Д.Г.Иоселиани был воспитанником Военно-медицинской академии в Петербурге. Свои первые шаги учёного и хирурга сделал под руководством замечательного врача Виктора Николаевича Шевкуненко (учеником которого, кстати, был П.А.Куприянов). Виктор Николаевич - крупнейший учёный, топографоанатом и опретивный хирург. Прекрасный вдумчивый педагог, он создал одну из самых больших в нашей стране хирургических школ. Труды школы Шевкуненко до сих пор не потеряли своей ценности. Последние дни своей жизни Виктор Николаевич провёл в клинике П.А.Куприянова в Ленинграде. Он стал к этому времени глубоким стариком, высохшим, маленьким, ничего не видевшим, но до последнего вздоха сохранял свой могучий интеллект. Как-то, будучи дежурным по клинике, во время вечернего обхода я зашёл к нему. Он ужинал. Весь ужин состоял из двух неполных чайных ложечек манной каши. Он жестом руки отказался от третьей. "Виктор Николаевич, - обратился я к нему. - Я дежурный врач. В 11.00 я должен доложить Петру Андреевичу о больных. Что разрешите сказать о вас?" - "В клинике моего самого любимого ученика мне всегда хорошо. Передайте эти слова Петру Андреевичу". Но вернёмся к Д.Г.Иоселиани. Сочетание поистине великой культуры и национальной грузинской душевной щедрости определяло внутренний облик Давида Георгиевича. Он был прекрассным клиницистом, беззаветно преданным своему делу, горячо сострадавшим больным и влюблённым в свою профессию. Его голос мог быть подчас громовым, но у него была чуткая и хрупкая душа. Умеющий увлечь аудиторию лектор, внимательный воспитатель, требовательный ко всем нам, своим ученикам, и в то же время нежно любящий нас, он был большим другом С.С.Юдина и Б.А.Петрова. Чего только я не насмотрелся, дежуря долгие часы в больнице скорой помощи. Как много дала эта практика мне как хирургу. Остановлюсь лишь на главном. В каждое ночное или дневное дежурство в больницу скорой помощи досталялись 10-15 больных с острым животом и с травмами. Естественно, диагностика и хирургия острого живота были трудны для нас, начинающих. Но уже очень скоро мы под руководством старших научились проводить дифференциальную диагностику между острым аппендицитом, холециститом и перфоративной язвой желудка, знали все разновидности острой непроходимости кишечника, умели распознавать внематочные кровотечения, перекруты кист яичника, принимали больных с ранениями брюшной полости. Дисциплина в больнице, которой руководил Давид Георгиевич, была идеальная. Коллективы больницы и кафедры как бы дышали в одном ритме. Старшие давали возможность молодым накапливать опыт, помогали нам во время операции. Ну а мы тянулись ко всему. Ещё будучи студентом, я проводил аппендэктомию, грыжесечение, обработку больших ран, мне удалось выполнить ампутацию голени по Гритти и стопы по Пирогову, я самостоятельно сделал струмэктомию. Иногда не выходил из больницы по несколько суток подряд. Очень хорошо нашу жажду знаний, стремление к овладению чисто профессиональными навыками характеризует следующий штрих. В 1943 или в 1944 г. Георгий Давидович Иоселиани, сын Давида Георгиевича, проработал три месяца у С.С.Юдина. По возвращению в Тбилиси он продемонстрировал нам ряд операций в морге. Это были тотальная резекция желудка и резекция пищевода. Я, студент 4-го курса, помогал ему. В те годы к такого родам резекциям советские хирурги лишь приступали. Пионерами в этой области были С.С.Юдин в Москве и А.Г.Савиных в Томске. Собственно, к хирургии пищевода русские хирурги искали подходы не одно десятилетие. Документы свидетельствуют: ещё на 1 съезде российских хирургов в 1990 г. знаменитый уже тогда С.П.Фёдоров сделал доклад "К диагностики и лечению язвенных сужений пищевода", а известнейший патолог А.В.Старков доложил о патологической анатомии и лечении раковых сужений пищевода. Здесь же Бриштейн из Торжка рассказал о казуистике хирургического лечения сужения привратника, а Сапежко из Киева - о резекции желудка. Однако по ряду причин, в том числе и объективных, эта область хирургии получила широкое развитие лишь в наше время. И Давид Георгиевич делал всё, чтобы новейшие достижения сразу же стали достоянием его учеников. Следующий раздел неотложной хирургии, началами которого мы овладевали, работая в больнице скорой помощи, - транспортная иммобилизация при повреждениях и ранениях конечностей и обработке ран. Именно тогда я познакомился с трудами Н.И.Пирогова по анатомии конечностей и послойной топографии мышц, сосудов и нервов, познал основы иммобилизации конечностей при закрытых огнестрельных и открытых переломах конечностей, по-настоящему понял сущность тщательной обработки ран. Мы отчётливо осознали, что рану надо сделать максимально чистой, избавлять от затёков и карманов, удалять все некротические ткани. По совету Иоселиани я скрупулёзно изучал поперечные распилы бедра, голени, плеча и предплечья - распилы препаратов Н.И.Пирогова, а затем С.С.Юдина. А настольной книгой по анатомии для нас, благодаря Давиду Георгиевичу, была "Топографическая анатомия" Корнинга, снабжённая замечательными рисунками. Давид Георгиевич первым в Грузии и одним из первых в нашей стране (вслед за С.С.Юдиным и Б.А.Петровым) стал применять при открытых ранениях и огнестрельных переломах, глухую гипсовую повязку. От нас справедливо требовали безукоризненной тщательности в обработке ран перед наложением глухой гипсовой повязки. Ведь в нашем распоряжении ещё не было ни сульфаниламидов, ни антибиотиков. Обретённые тогда навыки очень пригодились всем нам в жизни. И вот наступила эра сульфаниламидов. В Тбилиси их ещё не было, но мы знакомились с эффектом их применения по книгам С.С.Юдина - его блестящей работе "Местная и общая сульфаниламидотерапия в лечении огнестрельных ран" и другим, где приведены были труды Жака Трефуэля, Легру и Нитти, Ленормана, Сарроста и Фовера. Уже тогда, в 1943-1944 гг., мы на всю жизнь запомнили два постулата, сформулированные для нас Давидом Георгиевичем: 1) местное применение сульфаниламидов (а следовательно, и других препаратов) способствует профилактике и ослаблению инфекции в ране, но 2) рана должна быть обработана идеальным образом. Итак, за короткий срок у меня, совсем молодого врача, накопился довольно большой опыт. Нет нужды говорить, как это важно для хирурга. Но коэфициент полезного действия многократно возрастал из-за того, что у меня был незабываемый научный руководитель. Кафедра топографической анатомии и оперативной хирургии, которой, как уже было упомянуто, тоже руководил Давид Георгиевич, размещалась в глубине асфальтированного дворика. Именно там я выполнил, будучи студентом, две свои первые научные работы: о поддиафрагмальном абсцессе и переломе шейки бедра. Подробно помню, сколько любви и сил вложено в эти работы. Я скрупулёзно ознакомился со всей доступной литературой и потом был ревнив к каждой фразе, к каждому слову оценки. Закончив эти труды, я почувствовал себя обладателем огромных знаний, которые должен быть непременно поскорее использовать. Потом-то я понял, сколь был наивен, однако Давид Георгиевич принял меня вполне всерьёз и предложил мне, студенту 5-го курса, собирать материал для кандидатской диссертации на тему о вариационной анатомии селезёночной артерии и селезёнки. Позже, уже в Ленинграде, заведующий кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии Государственного института усовершенствования врачей профессор Надеин счёл, что этих материалов достаточно для диссертации на соискание учёной степени кандидата медицинских наук. Но работу эту я до конца не довёл - судьба распорядилась иначе. Давид Георгиевич прекрасно понимал, что главное в воспитании молодого специалиста - это предоставление ему самостоятельности и в то же время строгий контроль над его действиями и отношением к делу. Я был на 5-ом курсе, когда Давид Георгиевич поручил мне вести занятия по топографической анатомии и оперативной хирургии с двумя группами студентов 1-го курса. Я сам готовил препараты для этих занятий, штудировал книги Корнинга, Шевкуненко, атлас Воробьёва. Эти занятия очень дисциплинировали, развивали взыскательность к себе, чувство ответственности. Вспоминаю, что студентами своими я был очень доволен - она проявляли самый живой интерес к излагаемому материалу. Лекции самого Давида Георгиевича были на редкость ёмки и увлекательны. Мы часто шли пешком из больницы на кафедру, и эти маленькие прогулки были для него и для нас короткой разрядкой. А затем каждый занимал своё место в аудитории, и начиналась другая работа. Мы ловили каждое слово Иоселиани, и грыжи живота, анатомия и оперативная хирургия пищевода, печени приобретала реальные очертания. Перед глазами возникали образы замечательных хирургов прошлого и выдающихся наших современников: Галена, Амбруаза Паре, Везалия, Бильрота, Ру, Пирогова, Герцена, Юдина. Помню, как он, рассказывая о необходимости для хирурга быть чрезвычайно точным в своих действиях, приводил такой пример. Фарабеф, читая лекцию об ампутациях и говоря о послойном рассечении тканей, надевал на руку резиновую перчатку, брал острый ампутационный нож - и одним движением кисти рассекал только перчатку. В те годы в мою жизнь вошли ещё два имени учёных, оставивших в моей душе неизгладимый след. Это Сергей Сергеевич Юдин и Юстин Юлианович Джанелидзе. Давид Георгиевич сделал главное - приучил меня любить больного, свою профессию, почитать и понимать деяния хирургов, работавших до нас, особенно в течение последнего столетия. Благодаря ему я заинтересовался историей хирургии, историей медицины. Пожалуй, кроме хирургии сердца и лёгких, я в больнице скорой помощи и на кафедре оперативной хирургии и топографической анатомии познал самые современные для тех лет начала анатомии и оперативной хирургии, общей и факультетской хирургии. Большая роль в этом принадлежит трудам С.С.Юдина, замечательного хирурга и учёного, чьё имя для нас было буквально свято. Уже упомянавшиеся "Заметки по военно-полевой хирургии", вышедшие не одним изданием, "О лечении огнестрельных переломов конечностей", выпущенная С.С.Юдиным совместно с Б.А.Петровым, и ряд других его книг и статей стали для меня настольными на много лет. Ю.Ю.Джанелидзе внёс огромный вклад в хирургию. Много нового и оригинального было у него заимствовано затем Давидом Георгиевичем и передано нам. Последние года моя работа у Иоселиани складывалась так, что я стал склоняться к специализации в области нейрохирургии. К нам поступало тогда очень много больных с черепно-мозговыми травмами. Основным консультатнтом больницы скорой помощи был Пётр Сараджишвили (позже он был избран академиком АМН СССР). Всегда подтянутый, элегантный, Сараджишвили был редким клиницистом-невропатологом. Я множество раз учавствовал в его консилиумах при самых сложных и тяжёлых травмах головного мозга и всегда поражался точности его работы, краткости и безукоризенности формулировок. Нейрохирургия была, по сути, лишь в зачаточном состоянии. Единственное, чем мы располагали, - это трепанация черепа и дегидратационная терапия. В нашем распоряжении не было даже искусственной вентиляции лёгких - она была разработана и стала применяться значительно позднее. Но невропатологи и нейрохирурги уже вели свой дерзкий поиск, нащупывая подходы к мозгу. От Д.Г.Иоселиани я впервые услышал имя Тьери де Мартеля. Именно он посоветовал прочесть его статью, опубликованную в упомянувшейся книге под редакцией С.С.Юдина "Заметки по военно-полевой хирургии". Краткий очерк Юдина о де Мартеле потряс меня. "14 июня, в день вступления Германских войн в Париж, покончил самоубийством Тьери де Мартель - величайший нейрохирург Западной Европы... Выстрел де Мартеля грянул на весь цивилизованный мир. Бесконечный список германских разрушений пополнился ещё одной кровавой жертвой, но близок час расплаты. И варварам ХХ века при окончательном расчёте придётся ответить за жизнь Тьери де Мартеля". Я много времени отдал тогда и в ближайшие за тем годы изучению анатомии и физиологии мозга. Меня до сих пор чрезвычайно интересует эта изящная и во многом всё ещё загадочная область медицины и хирургии - невропатология и нейрохирургия. Когда я уезжал из Тбилиси в Ленинград, в Институт усовершенствования врачей, я думал, что стану нейрохирургом. Но встреча с Петром Андреевичем Куприяновым, в высшей степени значительной и сильной личностью, перевернула эти планы - я окунулся в работу над совершенно новым разделом хирургии. А Д.Г.Иоселиани остался верен себе. Когда я сообщил ему о своём решении работать в Ленинграде у П.А.Куприянова, он ответил телеграммой: "Если у Петра Андреевича, то благославляю тебя". Попытаюсь в заключение кратко подытожить: что же всё-таки мне дала больница скорой помощи в Тбилиси и кафедра оперативной хирургии и топографической анатомии, труды С.С.Юдина, с которыми я тогда познакомился, сам Давид Георгиевич. Назову три фактора, ставшие для меня определяющими в дальнейшей работе и сыгравшие важнейшую роль в формировании моих хирургических навыков. 1. Научный уровень наших знаний в различных областях хирургии. Фактор этот - изменчивый, колеблющийся, но постоянно и уверенно растущий. Рост идёт то плавно, то скачками, благодаря усилиям хирургов всех стран, гениальным открытиям отдельных лиц и напряжённой работе целых коллективов. Ускорить научный прогресс хирургии трудно. Природа ревниво хранит некоторые из своих тайн, но хотя ряд труднейших вопросов в патологии и хиургии всё ещё остаётся нерешённым, накопенные к сегодняшнему дню материалы очень значительны и могут служить прочной базой для практической хирургии при самых разнообразных обстоятельствах. 2. Организация местаи условия самой хирургический работы. Речь идёт о совокупности оборудования и снабжения всех видов хирургических учреждений. Это и обеспечение транспортом, и постройка инструментальных и фармацевтических заводов, и учёт медицинских кадров всех родов, их надлежащее распределение и точный контроль, обеспечивающий оперативность и возможность эффективных перегруппировок, и многое другое. 3. Уровень работы самих хирургов. От степени их подготовленности, наличия достаточной специализации, горячей заинтересованности в результатах своего труда зависит оптимальное использование достижений и науки и организации. Итак, хирургию в целом определяют три основных пункта: наука, организация, люди. Эти мысли, высказанные С.С.Юдиным в предисловии к первому изданию "Заметок по военно-полевой хирургии", стали для меня во многом основополагающими. Вся последующая моя деятельность во многом выверялась этими словами великого хирурга и организатора. Это принесло и много радости, и много огорчений. Это заставило быть максимально требовательным к себе, остро воспринимать собственные ошибки и ошибки коллег, не мириться с некомпетенстностью, с ошибками в подборе кадров, в основах организации и планирования как науки, так и здравоохранения. Сегодня за плечами жизнь. Многое кануло в прошлое, но принципы, завещанные первыми учителями, вошли в плоть и кровь. Об этом вспоминаю всякий раз, имея дело с молодыми врачами, которые сегодня стремятся чему-то научиться уже у меня. Как важно здесь не ошибиться, соблюсти должную меру доверия и требовательности, не уронить авторитета и не утерять контакта. Всё это очень нелегко, потому что быт хирурга прозаичен, изнуряющ, а порой и жесток. Приходится работать месяцами, годами, и никто вас не поглаживает по головке, никто не говорит о вас восторженных слов. Но этого человек, преданный делу, и не ждёт - ему достаточно хоть изредка поймать на себе одобрительный и внимательный вгляд или ощущить заботу, пусть выраженную скупо и сдержанно: "Спасибо тебе, дорогой, шёл бы немножко отдохнуть". Помню, я работал уже в Москве, однажды ночью меня разбудил Лев Константнович Богуш - крупнейший хирург современности. В Институте туберкулёза в хирургическом отделении, которым он руководил, погибала больная после плевропневмоэктомии от кровотечения из-за нарушения свёртываемости крови. Он знал, что у нас оперировавших в условиях искусственного кровообращения, более широкие возможности для стабилизации свёртывающей системы крови и остановки кровотечения. Я заехал в свой институт, забрал всё, что только мог, и мы поехали на Яузу, в Институт туберкулёза. Проезжая мимо дежурного гастронома, Лев Константинович остановил машину и попросил меня зайти в магазин: "Купи поесть чего-нибудь, ну, там побольше колбасы, хлеба. Ребята с утра сидят..." Женщина была спасена. Дежурную бригаду накормили. А под утро смертельно усталые разъехались. Эту дежурную бригаду сменила другая. Вспомнился именно этот эпизод, но из таких часов, дней, месяцев состоит вся жизнь хирургов. И если в начале пути доведётся встретить человека, который, помимо профессиональных навыков, поможет выработать верную жизненную установку, это большое везение. Вот почему я всегда буду благодарно помнить моего первого учителя Давида Георгиевича Иоселиани. В.И.Бураковский "Записки кардиохирурга" |
